A thousand years, a thousand more
A thousand times a million doors to eternity.
I may have lived a thousand lives, a thousand times
An endless turning stairway climbs
To a tower of souls.
Когда что-то теряешь, ты никогда не можешь знать, навсегда ли это или однажды судьба сведет вновь. Когда кто-то уходит, кто-то, дорогой сердцу, кто-то, кто смог пробраться внутрь, зацепиться где-то там, между ребрами, искалечив и исцарапав, ты можешь лишь стиснуть крепче зубы и улыбнуться на прощание. Отпустить. Понять. Простить. И постараться больше не думать, чтобы не было этой странной сосущей пустоты в душе, которая никак не хочет кончаться. Это так странно. В первый момент ты даже не понимаешь, что происходит. Все как обычно - ты отвечаешь с улыбкой, не меняется интонация и все те же слова. Только звуки вокруг становятся тише, будто прекращается все в раз, словно мир теряет краски. "Краски... какое глупое поэтическое сравнение." В этот момент все кончается, даже если номинально оно продолжится. Потому что ты знаешь, что это конец.
  Джерарду были знакомы эти симптомы. На душе становится неспокойно, когда ты понимаешь, что больше никогда. И тогда зарекаешься, что больше никого. И думаешь, что больше незачем. Ты теряешь смысл и усиленно пытаешься найти его, выбрать верную дорогу, ступить в правильном направлении, но земля сама уходит из-под ног. Друг, родной, любимый... как много можно подобрать слов к описанию одного человека, при мысли о котором впиваются фаланги пальцев до боли в лицо, скрывая темный взгляд от мира, дыхание затрудняется? Знаешь ли ты, что есть чувства и эмоции, которые ты так надежно похоронил под чертой собственного разума, запретившего вновь и вновь открываться навстречу кому-либо из боязни не пережить очередной встречи?
  Они приходят и уходят, люди, которые могли бы быть рядом, люди, которые бы хотели, чтобы ты им доверял. Они ищут тепла и спасения, они льнут подобно упырям к кровоточащему, собирая остатки и размазывая алое по рту, сглатывая жадно. Забывшие, что это такое, называющие истинное ложным и возносящие ложное в ранг истинного. Они никогда не знали того, к чему стремились, поэтому привыкли заменять значения, праздно пируя на остатках чужого обеда. Разве знают они, какого это - прощаться, терять, отпускать, понимая, что всё. Что больше нет. Разве способны они хоть раз осмелиться отдать всего себя - целиком и без остатка - тому, кто, возможно, распорядится не так, как того хотелось бы. Забыться, уснуть... так легко, Господи, так легко сказать - прощай. А после вспоминать и думать, метаться в ночных кошмарах. "Зачем, Эрза, зачем... Если бы то было в моей власти, я бы никогда не позволил тебе подойти ближе. Ты не заслуживаешь того, ты не заслушиваешь такого страшного наказания, чистая душа." Проклятый, не имеющий шанса на спасение - разве может он стоять так близко к свету, почти ослепленный, лишенный возможности двинуться, замерев от перехватывающей дыхания красоты хрустальной души, чистой как высокое синее небо, которое он так любил. Однажды, когда ты уходишь, ты надеешься, что ты больше не сможешь вернуться, чтобы вновь не испытывать этого.
  Но разве оно слушает? Нахлынет и не отпустит. Придет другой человек - совершенно другой, в каждую секунду времени он становится новым, но то странное ощущение внутри не истлеет, оно наполнится водой, в которой растворяется колючая соль, и принесет влажные остатки боли вновь на съедение тем, кто никогда не познает чести ступить вперед на краю пропасти. Фернандес боялся и ждал этого момента. Когда опять, когда вновь, когда можно будет поверить и постараться. О, глупец! Разве не знал ты, сколько печали и страданий принесешь ты тому, кто вновь окажется близко, разве не зарекался более не допускать подобного, разве имеет значение, что ты и сам виноват? Крепко-накрепко сцепляются фаланги пальцев до побелевших костяшек. Мужчина опускает голову низко, Скарлет слишком легко может читать по глазам. Она не должна видеть ничего, что творится с ним, она не должна знать. И никто не должен.
  - Я убил Симона.
  Как и самого себя когда-то. Только ты и никто другой виновен в собственных бедствиях, только ты и никто другой можешь убить в себе человека, прекрасно осознавая, как трудно будет взрастить его вновь. Отчего же так трудно просто не делать больше шагов навстречу; уйти однажды, не обернувшись, приняв ложь за правду, зная, что это не так, но понимая, что так кому-то будет проще. Ты ведь сильный, верно? Даже если говоришь, что это не так, ты сам знаешь, что те, кто кажутся сильными, ломаются проще всех, они не могут ничего сделать, они теряются и забываются. Ты же был рожден с великим даром, ты знаешь, что в твоей воле повелевать собой и другими, что можешь заманивать чужие умы и сердца и когда-то часто этим пользовался. Ты не знал только одного: насколько будет больно другим.
  - Я был бы рад, если бы ты смогла... Но я столько всего сделал. Если ты того хочешь, то я готов к смерти, если это сможет искупить мои грехи.
  Джерард действительно готов, уже очень давно он решил для себя, что его жизнь должна принадлежать другому, иначе он может сделать еще больше зла, чем уже причинил. Мужчина не знает чувства любви, он не ведает страха или привязанности, но то, что делает его человеком - осознание своей ноши и ответственности, забота о других, оберегание тех, кто заслуживает того, и уничтожение тех, кто представляет опасность для мира. Эта вселенная как на ладони, словно бы завис в воздухе и смотришь на мир с высоты птичьего полета. Бесконечное одиночество длиной в вечность, нарушаемое лишь озарением, подходящим маняще близко и тут же испаряющимся именно тогда, когда ты более всего готов вновь дать волю своим порывам. "Значит, нельзя. Это знак, рок, фатум". И на губах дрогнет горькая улыбка, тут же пропадая. Обреченному на то, чтобы идти своим собственным путем, никогда не будет ни с кем по дороге. За силу надо платить. Кто же знал, что цена может быть так высока, что сами Небеса тут же забирают то, что недавно ниспослали лучом надежды?

A million roads, a million fears
A million suns, ten million years of uncertainty
I could speak a million lies, a million songs,
A million rights, a million wrongs in this balance of time.
Мужчина сцепляет пальцы еще крепче, теснее они переплетаются между собой, до боли, до побелевших костяшек, но этого незаметно, неприметно за той огромной открытой раной, выворачиваемой наизнанку каждый раз в ее присутствии. Каждый раз ты ловишь себя на мысли о том, как много причинил зла, как много сделал вещей, за которые никогда не сможешь расплатиться, как низко ты когда-то пал. Такие никогда не будут приняты обратно, даже если смогут подняться.
  - Искупление... я не уверен, что когда-либо смогу искупить все вещи, что я сделал. Не зря ли я затеял все это?
  Он говорит глухо, сам с собой, низко опустив голову, смотря только под ноги. Он не может - не смеет поднять взгляд на эту прелестную и милую сердцу, на последний луч надежды, который он когда-то едва не уничтожил своими собственными руками. Фернандес чувствует, как темное удушающее спокойствие поднимается все выше - от живота к горлу, затопляя разум, растворяясь, сдавливая грудную клетку. Ты не можешь дышать полной грудью, ты вдыхаешь лишь пыль, когда знаешь, сколько тебе стоило сохранение своей жизни. Разве можно было выбрать этот путь, идти им, разве он верен? Отчего это всегда так сложно - просто находиться рядом, почему нестерпимо обжигающи прикосновения, еще больше материи на себя - чтобы не дай всевышний не коснуться случайно, не вызвать бурю эмоций. Проклятый, грешный, всеми забытый. Он уже давно примирился, он перестал искать спасения. Но почему тогда было невозможно устоять, узнав, что она жива? Фернандес прикрывает глаза, зная, что не может позволить отразиться в них тому, что гложет душу и израненное сердце. Весь этот долгий путь, все силы... он давно смирился со своей судьбой, считая то карой небесной, но никогда не мог перестать ждать. Он всегда ее ждал. Искал напоминания, провожал взглядом случайные повозки и поезда, завидев всполох алых волос; почему невозможно расстаться с этим виденьем, преследующим его, этой яркой и теплой улыбкой, когда она смотрела на него? "Эрза... я... прости. Тебе следует покинуть меня. Мы с тобой зря..." Сильнее большие пальцы вдавливаются в костяшки, сильнее изгибаются брови под неровными перьями синей челки. Когда так хочется коснуться, когда так хочется слышать голос и не отводить взгляда, разве не будет силой уже то, что он может оставаться неподвижен? То, что небеса вернули ее к жизни - это настоящее чудо, которое он не может разрушить ни за что и никогда. Он всегда будет оберегать ее, куда бы она ни пошла, всегда придет на помощь, это - самое меньшее, что мужчина вообще может сделать. Незримая тень, ощущение присутствия. Небо - оно одно для двоих, когда бы ты на него ни смотрел, оно всегда едино.
  Плечи сгорблены, мужчина все еще говорит, когда слышит легкие шаги девушки. Перед его глазами сейчас проплывают воспоминания о былом, о том, что он сделал и что натворил, что навсегда останется тяжким багажом на его плечах и что он пронесет с собой до конца жизни. Хлесткий удар - удивленно распахиваются ореховые глаза, но после наступает такой же покой, какой и был, Фернандес не может позволить себе того, чтобы Алая увидела то, что ей ни в коем случае нельзя видеть. Она ведь добрая. Она слишком добрая на фоне его тьмы, клубами стелющейся от пят по земле. Фернандес все еще не смотрит - это меньшее, что он может сейчас, просто отводить взгляд, следя за красным закатом. "Совсем как цвет твоих волос. Ты ведь помнишь, Эрза?.."
  - Я не так силен, как ты, - запинается, когда рука подхватывает за ворот,- возможно, ты права...
  Он не сопротивляется, не отнекивается, не извиняется, - это все бесполезно, бессмысленно, так нечестно. "Я не могу коснуться тебя". Это будет слишком желанно и слишком горячо. Фернандес готов умереть, если леди-рыцарь того захочет. Если она повелит, он готов пожертвовать жизнью ради любой ее прихоти, даже самой глупой. Стоит лишь сказать - достань цветок с обрыва, где шумит река и грохочут ее берега о скалы. Он пойдет, обязательно найдет, вернется даже если бесплотным духом, но обязательно выполнив задание. Неужели она не понимает того, что может делать с ним все, что хочет? "Глупая". Джерард никогда не сможет сказать "нет". Если бы он мог выбрать свою смерть, он хотел бы умереть от ее руки.
  Судьба бывает слишком насмешлива неаккуратно, кто мог предсказать, что Эрза просто... поскользнется? Как верны оказались мысли про цветок и обрыв, когда Фернандес осознал, что падает назад, увлекая за собой девушку, обладающую поистине крепкой и тяжелой хваткой. Скарлет никогда бы не смогла отпустить его, даже после стольких лет.
  - Эрза!
  В коротком и негромком вскрике смешались беспокойство и так долго и тщательно скрываемые ощущения, что Фернандес и сам бы проклял себя за этот голос, если бы ситуация не была патовой. Удивленно в последний момент протягивая ладони, чтобы, уже падая, обхватить девушку за спину, и так сделать ее падение менее травматичным, Фернандес приготовился принять удар на себя, пробороздив вниз по склону, однако тут же тяжело прикладываясь лопатками на еще один неудачный выступ и так непонятным клубком вместе с девушкой падая вниз. Мужчина только чувствовал, что крепко ее держит и что ее голова надежно спрятана где-то у него на груди. Остальное и не было важным.
  Глухой толчок и пыльца, поднятая в воздух, помогли осознать, что долгий "спуск", наконец, окончен. На глаза падала тень, поэтому часть эмоций Скарлет могла пропустить, когда Фернандес осознал, что ее лицо слишком... близко. Так, что можно было дыханием сдуть пряди челки с высокого лба. Слегка виноватое движение фалангами, загребая в ладонь несколько ярких - ярче пламени - прядей, пропуская мягкость сквозь пальцы, чтобы прийти в себя. Могильное спокойствие, наполняющее сознание, противоречит участившемуся биению сердца. Фернандес все еще пытается не причинить ей больше несчастья, чем уже успел, но с губ срывается непрошенное:
  - Ты всегда права, - когда каре-зеленый взгляд полон абсолютной серьезности, а в ее глазах можно разглядеть свое отражение.