Адамантовые небеса разверзлись. Узкие устрицы звезд с них пали печальными изгнанниками, ставшими чужеродными своей матери, и хищно вонзились в гремучую пену. Тихие белые бараши завитками окутали песок, тесно сплели свои тела со стеклянными комьями жижи и водорослей в ракушках крабов-отшельников. Нет сна в ночи, подобные этой.

Стоит полноокой луне вцепиться морщинистым ликом в вязкие тучевые облака, как тут же они разбегаются и оставляют ее стыдливо нагой, вдыхающей чистые ароматы небесных тел в одиночестве. Воздух тогда преображается, свинцовая тяжесть виснет на нем пудовыми инеевыми ажурными оковами и тянет к далекому, не наметившемуся еще рассвету. От песка исходит жженый запах случайного ладана и щекочет ноздри, кошками ложится на грудь.

Я не один. На меня смотрит она.

Чернее глубин своей души взгляд обвел пространство невидимыми пересечениями. Узкие носы гончих-волн робко лизнули оголенные ступни. Стоит замереть и стать воздухом.

Я не один.

Сознание ослепило, внушило страх и надежду. Неприступная луна как предатель выхватила силуэт и унесла его к самой границе воспринятия. Что забыла эта девушка. В поздний час ничто не лобзает убогую землю, ничто живое не являет себя миру поблизости от неисчислимой дорожной тьмы, проникшей в невинное измерение. Четкий образ не изменился, не исчез. Его запах странно знаком, он прицепился к разрозненным заброшенным воспоминаниям. Он проник светом под веки, безумно судорога свела скулы, пульс зашелся. Далекий аромат похож на...

Нацу.

Не разобрать тропы. Лодыжки провалились в мягкий песок, атласные одежды намокли и сковали движения, стало тяжело идти. Упал и поднялся, загреб ладонями воду в попытке удержать равновесие. Холодные капли с волос стекли за ворот молодого и бесконечно старого безумца.

Темное море расплескалось кругами, раздвинуло свой зеркальный покров. Даже оно не хотело знать и боялось принять, желало не касаться. Он не роптал и привык. В его венах тек ледяной огонь и иглами пронзал кожу. Нечего терять, нечем жить, некого винить. Ни для кого и никак пустое сердце, которое съел изогнутый серп месяца.

Ты.

Подол тоги распахнул за коленями остролистом винную алость тканей, обшитых золотыми нитями. Как лесные разбойники поздний кортеж, морозные пальцы захватили чистую белую кожу. Иссиня-темные волосы медузьими щупальцами прилипли к крылатым лопаткам и ядом обожгли вторгнувшегося в их владения. Руки надломили бока чешуйчатой дрожью, и кисти обрисовали теплый открытый живот, как ныряют морские гады к коралловым рифам, притаившись в тени и возжелав перемен.

- Твоя душа пахнет также.

Как его.

Горячное признание разодрало язык и провалилось в сонм ключиц как в священный храм, подвластный далекой мертвой и безразличной луне.

Мы не одни.

Расстояния не существует: нет меры сердцу и душе, времени и бессмертию.

Я всего лишь хочу быть живым.

Отчаянная гордость ранила бренную землю. Она располовинила на бездушные хребты и разбила ясные воды. Сизая даль растлила зачатки свободы и пожрала теплую безмятежность умерших слов. День был, была ночь, была вечность без сна.

Шепот застиг врасплох израненное небо. Звездные пограничники растрезвонили призрачный дух по жестокости вод. Песок вобрал в себя разрушение, руки сильнее сжали чужую кость, изломали линию тел.

Я не хотел.

Облако несчастья взбунтовало безмятежную рябь, и расширились зрачки заключенного под стражу мира. Веское слово без внимания проглотило ком в горле и застыло, расплескало лучи потери. Этой загадке суждено было найти ответ внутри себя. Мираж был слишком близок, чтобы отказаться от него.

Строка за строкой сюжеты облетели как титры в ненужных фильмах. Ни зла ни любви, хребтом лишь. А запястьем до боли, до полной тоски, которую так боятся.

Лазоревая тишина сдавила виски и веером кинула в спину четыре ножа. Первый от боли, чтобы забыть. Второй от холода, несущий сожаление. Третий бездушный, для лекарства от горечи. Четвертый тихий, для облегчения ужаса и поглощения его.

Одно лишь спасение могло быть от него, которого чуралось собственное эхо. И оно было в чужом теле и в чужих мыслях, не узнанное и забытое.

Пальцы пронзили сильнее и вжали в кожу мясо, на бледном маковы цветы распустили стебли. Они надеялись отомстить и не суметь свершить, они желали убить и быть убитыми.

Чу. Ореховая ложность дрогнула и стекла в веки жареным ядом, вспорола ржавым ключом распущенное сердце. Ногти промаслили сущность и втопили коррозии души отпечатками облаков. Тело окутала тьма и разорвала на части. Маски были сорваны. Finita la commedia.

********
Рыжая охра языков подтянула громоздкие тела обуглившихся веток к краям одежд. Он сидел, обхватив колени, в трех шагах та, которая не умерла от его тьмы. Он не сводил с нее, скрытой под его плащом, взгляда. Синие ужи ныне прямых волос обрамляли бледное лицо, кожа белее мела светилась мягким светом ночной рыбы-летуна, стремящейся из воды навстречу холодной луне и радугой ныряющей в нее, словно впрыгнув из одного месяца в другой. Связывали два мира серебряные нити и прошивали пространство.

Прости меня.

Орнамент сизых языков взбушевал душу, зачарованная паутина опутала замерзшие ладони, заставила их звенеть тонким музыкальным стоном. Повод пришел: и заразили пальцы огнем, полосовавшим свет потухших причалов. Ни имени ни звания.

Нелепость возможных слов заставляла убаюкаться дремотой отчаянного искателя. Он не знал, о чем море спрашивает колыхающие его облака, о чем говорить с той, что не умерла.

Побледневшие звезды атаковали небосвод, зардев обнаженную луну дымкой перламутрового сияния. В одной старинной сказке когда-то давным давно на таком же тихом берегу та, чью волю было не сломить, погружала ступни в рыхлый песок. Ее пальцы смяли орехово-горчичный подол истрепанного платья, когда она увидела то, что преследовало ясноокой мечтой долгие годы.

- Я знаю, что тебя прежней не стало и не стало твоей памяти.

Не стало мечты и ужаса. И неба не стало на земле, и солнца. А разум очистился, защитив от возложенных преград, сломался, собрался заново.

Чудом выжившая, разве такой судьбы ты возжелала?

Промозглая ночь своротила искусственные горбы каменьев, вытянувшихся вдоль высокого частокола лесных пик, натянула маски-тени на лица. Вечный контроль связал эбонитовыми оковами нерушимости святых клятв дух и пронизал неизбежным исходом сущность. Невозможность отпустить предрешила будущее.

Багровый пурпур укрыл плечи и протянулся подобно королевской мантии за спиной. Не было пути, чтобы избежать; сосредоточенный покой держал в рамках мятежные позывы.

- Все умирали, стоило лишь прикоснуться ко мне. Но ты жива.

И он не знает, отчего дивное чудо, может, оно всего лишь обман.

А ты как думаешь, Аcсоль?